"Я у смерти в долгу, и будь я тысячу раз
Проклят, если не сам избрал этот путь.
Демонический блеск грозящих гибелью глаз
Раскрывает души твоей страшную суть."

  Кто же ты теперь, Райбарт вар Ллойгайр?

  Он ютился в корнях большого дерева, кутался в шерстяной плед, снятый с повозки, близ которой он проехал по большаку несколько вёрст ранее. Хриплый, сухой кашель, доставшийся ему в подарок от сырой и холодной темницы, так и норовил скрутить его, заставить пристально всмотреться в ткань, которой он закрывал рот, в привычном, но всё равно ярком опасении увидеть там кровь. Каждое неосторожное движение бередило стянутую сетью всё никак не желающих зажить, воспаляющихся несмотря на все его старания ран от палок и кнута на спине. Запястья и щиколотки привычно уже ныли, помня беспощадную сталь кандалов. Левая кисть отказывалась сжиматься в кулак без острой вспышки боли где-то на тыльной стороне ладони. Одетый в лохмотья, он был никем. Нищим седеющим стариком, лишившимся всего за считанные дни. И прожившим недели с этим осознанием.
  Но так и не смирившимся. Как и ранее. И вот, он был на свободе. Холодной, беспощадной свободе, обещавшей ему шанс вернуть всё потерянное. Лишь шанс. Ничего более. Ни сил, ни ресурсов, ни друзей. Ничего, что могло бы ему помочь. Лишь рубища, длинный охотничий нож и украденную клячу, сейчас пасшуюся поблизости. Вот и всё.  Всё снаряжение Маркиза Печалей.

  Этого было вполне достаточно, чтобы не отчаиваться. Но не более. Чтобы вернуться, ему предстояло преодолеть огромное, практически невыносимое в его нынешнем состоянии, расстояние до границ Империи. И даже если он справится с этим, путь обратно, к Элине, к его детям, лишь начнётся. И он справится. Ничего много ему не остаётся. А значит, нужно поберечь сохраняющееся под пледом тепло. И продолжить пристально вглядываться в медленно сгущающиеся сумерки, разыскивая взглядом привычный уже набор действующих лиц н открывавшейся ему сцене.
  Трактир, который он выбрал целью своих наблюдений, ничем не отличался от десятков других на Севере. Скромное заведение, живущие за счёт путников и останавливающихся ночевать под защитой простенького частокола торговцев и крестьян с окрестных деревень. Самое обычное место м лишь одним необычным постояльцем, о котором он услышал в потоке болтовни от стареющего торговца, с чьей повозки и забрал плед.
  Лекарь. Точнее, лекарша. Ведьма, как говорил торговец, но лекарша отличная. Недавно поселившаяся тут и ставшая тотчас же местной отрадой. Война лишила округу многих целителей, а прошедшие после этого чистки Охотников выкорчевали практически всех оставшихся. И вот, на пустое место прибыла некая женщина, способная исцелять. Именно за ней Райбарт сейчас и наблюдал, без труда вычислив её среди иногда появляющихся за дверьми трактира людьми.

  Ему была нужна помощь, но прибыть в трактир в открытую значило бы подвернуть себя опасности. Да и вряд ли кто-то станет лечить Чёрного. К тому же практически бесплатно. Всё же, в своих финансовых возможностях, ровно как и в способности людей на альтруизм, Райбарт не сомневался. И то, и то оставляло желать лучшего. Потому, оставался лишь один вариант. Дождаться подходящего момента, взять нож и приставить его к горлу этой женщины. И там уже договариваться, торгуясь её же жизнью. Идея эта была совершенно точно не лучшей, но какой у него был выбор? Ещё вчера он мог более-менее спокойно ехать на лошади, гнать несчастную кобылу на юг. А сегодня проехал несчастные пять верст перед тем, как едва не упал практически без сил. Он разваливался, рассыпался, слабел. Ещё немного и он окажется неспособен практически ни на что, будет сотрясаемым кашлем призраком себя нынешнего, сляжет с лихорадкой, которую пока что ещё мог хоть как-то преодолевать.

  Смерть не входила в его планы. Именно поэтому когда он, едва не пропустив момент и не задремав было в тепле, увидел, что девушка-лекарь отправилась за ворота трактира, он не колеблясь крепче сжал свой нож и, собравшись с волей своей, сбросил с себя плотную шерстяную ткань, позволяя ночной прохладе окутать его тело. У него почти получилось подавить приступ кашля, когда он, пробиваемый крупной дрожью, поднимался, стиснув зубы и практически заставляя себя двигаться. Головная боль, поганое ощущение тяжести во всех конечностях, всё это тут же вернулось к нему, отогнанное было недолгим отдыхом. Но это ничего. Болит, значит живое. Так и должно быть. А вскоре, может, и перестанет.
  Первые несколько десятков метров были самыми сложными. Дальше было проще. Вынужденное действовать тело прекращало возмущаться, подчиняясь своему владельцу. Он начал шагать тише, крепче сжимая в руке своё нехитрое оружие. Подавлял кашель. Шёл примерно в ту же сторону, куда отправилась девушка. К ивовой рощице неподалеку от трактира, пустоглазому остову старой бани и уже не первый год гниющим мосткам.

  Он мельком успел ранее изучить это место, когда рыскал вокруг трактира, ища укрытие, из которого мог бы наблюдать за заведением. Тогда же и услышал, как идущая по воду служанка трактира громко рассказывала своей подруге, что к старой бане она ни ногой, ведь туда ночами ходит ведьма. Тогда-то его план и оформился в завершенный вид. Чем ползти в окно трактира или же всё же решаться на посещение заведения под личиной бродяги, он поймает эту "ведьму" тут, в подлеске.
  Всё вышло как по маслу. Надо было считать это подозрительным, но на подобное не было сил. Разумеется, в иной ситуации он бы осторожничал, действовал тише, аккуратнее. Но сейчас он даже позволил себе всерьез поверить, что хрустнувший под ногой уголок деревянного мостка, глухой кашель, шелест ивовых ветвей, всё это не было замечено девкой, которой полагалось бы быть весьма настороже.

  Крепкая хватка, зажатый ладонью рот, прижатое к себе тело. Райбарт не стал прикладывать тесачок к горлу девчонки, лишь показал ей его, поднёс к глазам. Он всё ещё был силён, поборол бы её, мог уронить, ударить для острастки пару раз, но желал бы, чтобы она поняла, что сопротивляться не следует. Так было бы спокойнее. Успел подумать, как же низко он пал, раз действует подобным образом, но прогнал эту мысль. Это было вопросом выживания.

  - Тихо. Хоч...

  Слова комом встали в горле, прерывая его, и он, раздражённо оскалившись издал смесь рычания и кашля, прочищая горло и словно пронзая его тысячей мелких игл. Поморщился, совершенно не контролируя то, как сильно он вжимал в этот момент пальцы в щеку девушки.

  - Хочешь жить - молчи. Если поняла, кивай. Чем ещё кроме головы дёрнешь...

  Он весьма красноречиво поднял вновь к её глазам тесак. И заодно совсем чуть-чуть ослабил хватку, чтобы позволить ей этот самый кивок. Если она соизволит его совершить.

"Left alone and lost
Darkest lines that I must cross
Lords unite with thieves"

  Он добился своего. Почувствовал, как напряглось нежное тело в его хватке. И расслабилось. Райбарт не мог знать, что это было итогом ленивых размышлений способного разорвать его на лоскуты существа. Ощущал в этом смирение, слабость, подчинение. И осознавал себя поганой тварью, едва ли не насильником в этот момент. Разумеется, всё было не так, но неужели это выйдет объяснить хрупкой девушке, которая, поди, представляла сейчас самый худший исход этой встречи?
  И уж точно не была ведьмой. Была обычной запуганной девкой, увидевшей нож и потерявшей все силы.
  Это было жестоко. Излишне жестоко. Но всё ещё необходимо. Девушке нужно было потерпеть этот ужас ещё совсем немного. Потом он будет вынужден её отпустить. Довериться ей. Это решение было безумным, но какой у него был выбор? Жар лишал его рассудительности, кашель лишал сил, распухающее каждое утро горло грозило однажды попросту его удавить во сне, а резкая боль в израненном теле была спутницей, которую не пожелал бы себе даже самый лютый любитель страданий.

  Он был слишком слаб, чтобы позволить себе это показывать. Потому, убедившись, что девушка воистину парализована этим ужасом, но всё же способна мыслить и отвечать он, болезненно сглотнув, начал говорить.

  - Умная девочка. Это хорошо. Что бы ты ни придумала себе, брось. Я ищу... Помощи.

  Нелегко было это признать, но всё же было необходимо дать ей понять, что он и правда не убийца. Он был вынужден действовать в этом ключе, не более. И откровенность сейчас была, пожалуй, лучшей его ставкой. Потому, закашлявшись вновь, он прижал её ближе к себе и, переходя на шёпот, продолжил, на всякий случай удерживая тесак в поле её зрения. Вдыхая запах яблок, тихой ночи, окружающих болот и чего-то странно щекочущего нос, исходящий от девушки. Впрочем, последнее могло быть лишь итогом его состояния.

  - Тебя называют лекарем. Это мне и нужно. Не больше и не меньше. Ты можешь ничего не бояться, пока следуешь простым правилам. Первое, ты никому обо мне не говоришь. Никому. Увижу кого-то, кроме тебя, и убью сначала его, потом тебя. И каждого в этом трактире. Поверь, мне хватит сил, даже если это будет последнее, что я сделаю.

  Ослабленный болезнью и страданиями узник ушёл на второй план. Сейчас с этой девчонкой говорил Маркиз Печалей, Райбарт вар Ллойгайр. Человек, знающий цену своему слову. Готовый исполнить обещание. И всё же, не разбойник. Он старался передать это своим голосом, хоть и не представлял, как это воспримет несчастное запуганное существо в его руках. Впрочем, обычная, примитивная убедительность должна была сработать лучше любого иного довода.

  - Второе. Ты не останешься без своей оплаты. В этом я клянусь именем, которое тебе пока что не обязательно знать. Но будь уверена, моё слово надёжнее стали. Если ты поняла то, что я сказал, и готова выслушать меня, кивни вновь. И я позволю тебе говорить. Но если закричишь, это будет больно. И, возможно, это будет последняя ошибка в твоей жизни.

  Что-то было не так. Всё шло слишком хорошо. Так же уверенно, как вар Ллойгайр выражал свои требования и условия, он ощущал и некую фальшивость ситуации. Этому нельзя было не придавать значения, потому он слегка отстранился, оглядываясь, проверяя, нет ли рядом кого-то, кто мог его заметить. Или напасть со спины.
  А заодно, он прислушался. Одновременно вновь слегка ослабляя хватку.  Ожидая её решения. И, вопреки своим желаниям, всё же ожидая неправильного выбора.

  Его рука не дрогнет.

Отредактировано Райбарт вар Ллойгайр (2022-10-22 04:25:34)

Сначала ему показалось, что лихорадка взяла над ним верх и это ему чудится. Но нет. Он слышал то, что слышал. И видел то, что видел. Девушка говорила с усталостью и отстранённостью, безумной в этой ситуации. И говорила на родном языке Райбарта. И строила свою версию ситуации, при том словно не осознавая обстоятельств, в которых оказалась. Оно должно было быть пугающим, но вместо этого вызывало скорее абсолютно лишние в этой ситуации вопросы. Которые Райбарт не испытывал никакого желания задавать.
  Он не увидел никого поблизости. Либо никого рядом не заметил. Никто и не рвался на помощь этой лекарше. И никто не собирался её спасать. Она сама относилась к этой ситуации как к чему-то бытовому. Даже не так. Как к чему-то откровенно скучному. Словно на неё десять раз на дню нападали с примерно такими же заявлениями. Словно это было рутиной, воспитанной множественным повторением.
  Это не было нормально. Не было адекватно. И не было хоть в мельчайшей степени разумно с её стороны. Какой бы язык она ни знала. И чем бы ни являлась. Именно "чем". Даже самые стальные нервы не оправдывали бы такой риск, даже если она и решила, что раскусила нильфгаардца.

  Шаг назад, прочь от неё. Клинок ближе к телу, направляя острие ей меж лопаток. Затем чуть ниже и левее. Один короткий удар, и оружие окажется меж её рёбер, пронзит лёгкие, возможно и сердце заодно. Она не боялась смерти, но не могла быть ей не подвластна. А если и могла, то Райб всё едино ходячий мертвец. В её словах была логика, да, но грош цена этой логике, когда её высказывают в таком ключе.
  Убить. Её нужно было убить, здесь и сейчас. Если ранее ситуация ощущалась просто в некоей степени странной, слишком легко дошедшей до момента, когда он приставил тесак к её шее, то теперь все инстинкты Райба твердили только об этом. Об опасности. О том, что ей нельзя довериться. О том, что он должен убить или быть убитым. И если она была просто абсолютно безумной меланхоличной девой, то ей же хуже. Какие бы демоны не обитали в её рассудке, нильфгаардец не собирался им доверять. Безумие - отнюдь не положительный аспект того, от кого тебе нужна помощь.

  Он и правда нуждался в лекаре. Спорить с этим было бессмысленно. Без помощи его шансы на выжимание стремились к нулю. Но в мире, который подчинялся его логике, эти шансы хотя бы были. Теряя же контроль над ситуацией, он терял всё. И не мог этого допустить. Дилемма, которую вряд ли было возможно уверенно решить даже здравой логикой, не говоря уже о том, как он мыслил в текущем своём состоянии.
  Он решился на то, что должен был сделать, ещё вчера. Когда готовился к этому моменту. Когда подбирал варианты своих действий. Когда планировал. У него был вариант того, что нужно будет сделать, если лекарша окажется несговорчивой. Поганый, опасный вариант. Но всё же рабочий. Лучше, чем ничего.
  Но сейчас и этот вариант становился бессмысленным. Оглушенная, похищенная, она в любом случае начала бы действовать так же. А если и нет, если боль сорвёт с неё маску отрешённости, то это всё едино лишь временный эффект. Безумцу нельзя доверить даже швабру, не говоря уже о лечении кого бы то ни было. Особенно самого себя.

  Он решился. Сипло выдохнул, закашливаясь, сжимая зубы в бессильной злобе на то, в какую ситуацию себя загнал.

  - Это логично. Я вынужден принять...*

  Клинок сместился выше и ещё левее, словно он собирался убрать его. А затем, одним резким движением, вонзился в плечо северянке, находя себе путь сквозь её плоть, царапая кости, выходя навылет. Не тонкий стилет, но односторонней заточки тесак, беспощадно крупный и грубый. Рукой Райбарт схватил её за волосы, толкнул движением всего корпуса вперёд, повалил на землю, вдавливая её голову в податливый болотный дёрн, чтобы заставить заглушить если не первый, то последующие её крики, которые она вполне вероятно издала бы от этой внезапной и мало с чем сравнимой боли. Сам же он навалился сверху, вонзая клинок ещё глубже, вжимая её лицо ещё сильнее в землю.

  - Нордлингская блядь!*

  Он закашлялся от резкой боли в горле, сплюнул, надавил на тесак, начиная медленно проворачивать его в ране. Он бежал из плена не для того, чтобы выслушивать подобных безродных мразей, строящих из себя незаменимых. Он, если понадобится, добудет всё, что ему нужно. Выкарабкается. Справится. Как всегда делал. И уж точно не будет при этом слушать, как над ним, Райбартом вар Ллойгайром, насмехается эта безумная сука.
  Он заставит её помочь себе или убьёт. Он её предупредил. Он был весьма чуток и по-своему порядочен. А она решила, что этим можно воспользоваться. Ошибка может стоить ей жизни. И точно будет стоить ей боли. А то и руки.

  - Ты не незаменима. Дай мне повод оставить тебя в живых или останешься тут навсегда.*

  Практически любой дом в очередной глухой деревне. Любая одинокая баба или же семья стариков. Возможно, ребёнок в заложниках. И его выходят. Не идеально, нет. Это будет игрой со смертью. Но там хотя бы всё будет ясно, как по ставкам, так и с причинно-следственной связью.

* - Нильфгаардский

Логично.

  Это простое и краткое слово потрясающе описывало ситуацию. И её иронию. Ничего в ней не было логичного. И, одновременно, открывавшие обстоятельства очень многое объясняли.

  Райбарт не был готов к тому, что происходило. Да и кто был бы готов к подобному? Он, казалось, был в полной власти над ситуацией. Стремился к этому. Вплоть до совершенно отчаянных действий. Не понял реакцию девушки, ощутил её неестественной, безумной. И ударил, стремясь этим простым действием вернуть себе контроль. Сделать всё понятным. Преодолеть свою раздражающую слабость, не позволить этой темноволосой лярве отбирать у него то немногое, чем он хоть в какой-то степени владел. И теперь пожинал плоды своего решения, оказавшись в сюжете поганой притчи, не иначе.
  Уже во второй раз мгновение контроля, момент, когда он пересиливал обстоятельства и диктовал свою волю, обернулся полным провалом. Но это мягко выражаясь. Более точно было бы описать эту ситуацию как "Лютый пиздец".

  Он казался себе животным, поймавшим добычу. И слишком поздно понял, что роли в этом взаимодействии были совершенно иными. И сейчас, вцепившись в жёсткую шкуру, всё ещё вжимая в животное под ним совершенно, наверное, бесполезный более тесак, он был растерян. Испуган. Совершенно не осознавал происходящее, всё ещё пытался хвататься за свой символ власти, за клинок, который стал подобен луке седла, когда оборотница под ним, лязгнув огромными зубами, бросилась вперёд.
  Привычки взяли своё. Отрешенный, воспалённый рассудок уступил место рефлексам и инстинктам. Он вцепился в бешеное животное под собой, словно в горячего от боя коня. Склонился вперёд, выглядя в этот момент, наверное, совершенно не так, как подобает его статусу. Вряд ли всё же барон вар Ллойгайр должен представлять из себя мертвенно побледневшего человека с безумным взглядом, растрёпанной тюремной бородой, тёмными подглазниками, осунувшегося, грязноволосого, летящего в неизвестность на спине оборотня.
  Но с реальностью было не поспорить. Можно было лишь ещё раз напрячь воспалённое горло, взвыв, словно в зычном боевом кличе, уклоняясь от норовящих хлестнуть в лицо ветвей и сотрясаясь всем телом в этом безумном галопе, прервавшемся так же внезапно и столь же жёстко, как он начался.

  Ни единого момента, чтобы придти в себя. То, что должно было происходить не с ним, но с пойманной им девушкой. Это она должна была столкнуться с непреодолимыми обстоятельствами. Ей пристало ощущать этот ужас, а не ему! Но что пенять на справедливость. Нет её в этом мире. Лишь произвол судьбы, беспощадно разменивающейся фигурами на своём столе, освобождая место для новых своих любимцев.
  Невероятный скакун под Райбартом припал на лапу, взвывая, заваливаясь на бок, швырнув его в ту же сторону, к воде, отражающейся в неровном лунном свете. Волколак. Точно. Оборотень. Только сейчас вар Ллойгайр понял, на кого ему не повезло напасть. Ужасающая тварь, против которой ни у кого нет шансов.
  Но ведь он мог спастись. Убить её сразу. Как только ощутил отголоски того воя ужаса и инстинктов, что сейчас терзал его и без того ослабленный ум. Должен был вонзить клинок в её шею. Не в плечо. Бить наверняка. Но он не сделал этого. Пощадил ли? Проявил ли слабость? Какая уже, к чёрту, разница. Он вжимался в остро пахнущую псиной шерсть, группируясь перед падением, как если бы его коня сразили пикой в отчаянном кавалерийском налёте. Выдернул клинок из плеча невероятного животного, словно выхватывал меч. И замолк, сжимая зубы, с беспощадным ударом о хладную воду проваливаясь в краткое забытье.

  Знакомые лица. Голоса. Образы. Калейдоскоп света и мелькающих картин. Проскакивает быстрее, чем рассудок успевает зацепиться за них. Эмоции бьют через край, смешивая отчаяние, горечь, отголоски счастья и радости. Голоса нарастают, чувства теряют свою когерентность, тьма рассеивается, сменяясь удушающей хваткой воды, холодом, пронзающим до костей, кашлем, который даже под водой заставляет Райбарта выпустить почти весь драгоценный кислород, едва не вдохнуть воды, извернуться, каким-то чудом оказываясь над поверхностью не слишком глубокого у самого берега озерца.
  С тесаком в руке, сгибаемый кашлем, дрожащий и стучащий зубами, он слепо взмахивает оружием, мотая головой, силясь убрать с лица мешающие увидеть врага сырые волосы. Потом поднимает взгляд. Сталкивается с взглядом волка. И едва не роняет своё оружие, ощущая самое настоящее отчаяние. Заставляя себя направить оружие в сторону этой твари, отчаянно ища способы спастись, заставляя себя думать, пока его инстинкты, те же, что точили его нервы раньше, теперь уже сковывают его движения.

  - Нет. Не так!..

  Жалкие слова, если им суждено стать последними. Но хоть какие-то.

"Горячий снег, ожог когтистой лапой
Следы на сердце залижет лунный блик.
Плывет по руслу, одна и без охраны,
Седая полночь, глотая страха крик!"

  Сиплый, краткий вдох. Резкий выдох. Повторить. Боль во всём теле. Холод. Сырость. Отчаяние.

  Клинок в дрожащей руке медленно, слишком медленно перемещался, оказавшись в конце концов направленным на жуткую фигуру. Другая рука оказалась за спиной. Дрожь пробивала всё тело, лихорадка щедро дышала жаром, поила им тёмную, холодную, стоячую воду. Рассудок терялся, истерзанный болезнью и ужасом прошедшего осознания. Память наседала на реальность, слоем иллюзий отвлекая, сбивая с толку. Словно замерзающий насмерть в последние свои часы человек, скидывающий с себя одежду, Райбарт, пробиваемый крупной дрожью, широко распахнутыми глазами смотрел на своего врага. И вспоминал мной момент, давний, почти столь же отчаянный.
  Волколачка взвыла, раскидывая в стороны лапы, снаряжённые десятком огромных, острейших когтей. Покрытая ряской и грязью, сырая тварь поднялась, раскидывая брызги воды. Клинок  в руках Райбарта, единственная защита от этой твари. Тесак. Длинный нож. Назаирский клинок. И огромный враг впереди. Не рычащий, но смеющийся. Насмехающийся. Могучий Галбаддра, вождь О'Мариталль, отец его ненаглядной Кэйтрайонны. Против него - мальчишка, ловкий и быстрый. Сын маркиза, бросающий вызов вождю. Смех и крики горцев вокруг. И оскорбление, с которым от Райбарта отмахнулся горец.

  Когда-то, там, в воспоминаниях, сын маркиза бросился вперед, взмахнул клинком, угрожая рассечь шею Галбаддре. Здесь же, в холоде и мраке, он лишь с трудом высвободил ногу из цепкого ила, тяжко шагнул вперед. И так же махнул клинком, уводя его далеко вниз, рассекая холодную тёмную воду, поднимая стену брызг. Проследил взгляд оборотня. Услышал его рычание. Медленно, слишком медленно повёл клинок назад, чтобы защититься. Не оставлять себя без острого металла между ним и оборотницей. Оскалился в отчаянной браваде. Моргнул, силясь отогнать наваждение.
  Волчица отвела взгляд. Лишь на миг. И вновь превратилась в могучего горца, подвижного, словно кот, несмотря на свою массу. Тот ловко поймал меч юного маркизёнка своим клинком. Коротким ударом в грудь выбил из того дух. И размахнулся, чтобы одним ударом навеки наказать ублюдка. Райбарт тихо захрипел, когда удар горца практически слился с моментом, когда волколачка размахнулась лапой. И сделал то же, что и когда-то ранее.
  Звон стали. Мощный удар уходит мимо цели. Извернувшийся сын маркиза проскальзывает под рукой вождя. И кратким, точным движением, которое он потом никогда не сможет повторить, подрубает клинком его бровь и скулу, рассекая глаз.
  Здесь же, медленный, старый Райбарт лишь успевает поднять тесак, плашмя принимая на него удар могучей лапы. Оборотница с лёгкостью продавливает его защиту. Он заваливается назад, в воду. Вопль боли от ощущения вспарывающих плечо и грудь когтей захлёбывается. Его верное оружие и жалкие рубища способны лишь слегка уберечь его, сделать этот удар не фатальным, но оттого не менее жутким. Вода смыкается над ним. Звуки вокруг превращаются в общий гул и плеск.

  Почти двадцать лет назад горцы растаскивают сцепившихся в драке юнца и вождя. Сын маркиза едва держится на ногах. Разъярённый, словно раненный медведь, Галбаддра хорошенько отходил его кулаками и отшвырнул пинком. И сейчас, держась за глаз, тяжко дышит, постепенно переходя на смех. Он знает, что перед богами и предками своими он проиграл. И умеет принять поражение, каким бы странным оно ни казалось. Мальчишке, в конце-то концов, повезло. И пускай. Значит, заслужил.
  Райбарта же хватают за руку. Кто-то тянет его наверх и назад, смешивая его кровь с тёмной, болотной водой этого застоявшегося пруда. Он оказывается на поверхности уже без сознания, проваливаясь в пучину воспоминаний. Кожа на плече и груди вспорота ужасным на вид, но не слишком глубоким ударом когтей. Тесак пропал где-то в озерце, наверное уже погружается в податливый ил. Глубокая царапина от тупой его, клинка, стороны пересекает шею.  Но он всё ещё жив.

  Лекаря не отыскали. Девушка куда-то пропала. Находящегося в беспамятстве Райбарта внесли в трактир, орошая его кровью деревянный пол. Мужики, горячие с этого краткого боя, громкие, наперебой твердящие о случившемся, оставили его на широкой лавке, набросив на рану более-менее чистой ткани, плотно перематывая его. Матершина, советы разной степени полезности, шум. Громкие указания бывалого ветерана, знающего не по наслышке, что нужно делать, чтобы кажущийся ходячим мертвецом дожил до какой-никакой помощи. Райбарт то проваливался в беспамятство, то приходил в себя, не понимая, где он находится. Пропадая в водовороте образов прошлого и настоящего.

  Кавалерийские налёты. Отчаянные бои на передовой. Вспышки и взрывы Соддена. Крики солдат, обращающихся в потресканное стекло буквально на глазах у их соратников. Резкий хрип павшего под ним коня. Ощущение полёта. Падения. Клинок прочь из ножен, сломанное копьё - брось! Жуткий скрип стали по броне. Звон. Боль. Хруст.
  Лекарь! Где лекарь?..

"I wear this crown of thorns
Upon my liar's chair
Full of broken thoughts
I cannot repair"

  Беспамятство не было милостиво. Тьма сменялась болью. Та - мутными видениями. Они - голосами. Криками. Просьбами. Шёпотом. Стонами. И вновь возвращалась боль. А за ней - вновь тьма. Ночь, которой нет конца и края. Пустота. Посмертие. И затем - вновь нечто иное. Руины старинного замка, сквозь обрушенные крыши которого сияет луна. Окровавленный, изломанный труп светловолосой женщины на руках. Виригия. Отчаянный вой потери. Боль. Тьма. Битва. Смерть. Боль. Тьма. Когтистая лапа оборотня. Темноволосая девочка, одетая в совершенно ей не идущее траурное платьице. Гарродин. Маленькая ручка в руке Райбарта. Покой. Тишина. Она поднимает взгляд на отца. Смотрит бездонными глазницами крохотного черепа. Распахивает бездонную пасть. И снова боль. И вновь тьма.
  Хуже всего то, что памяти словно бы и не было. Каждый момент был новым. Или уже забытым? Уже пережитым? Кто знает. Кошмары терзали дух, пока раны, болезнь и лихорадка терзали тело.

  Случалось, он выл в беспамятстве. Иногда, едва открывая глаза, силился подняться, отключаясь вновь от жуткой боли во всём теле. Бывало, говорил, в горячечном бреду сыпля именами и бессвязными словами. Совершенно точно не был примерным пациентом. С этим, правда, справлялись усыпляющие зелья. Они, казалось, успокаивали Райбарта. Хотя на деле, возвращали его во тьму. Запирали в клетке его собственного "Я". И терзали его воспоминаниями. Раз за разом. С методичностью самых лучших палачей Континента. Выбрасывая затем в краткие болезненные пробуждения, оканчивающиеся до поры до времени одинаково. Сном. Возвратом в клетку. И новым потоком мучений, которые хранились лишь считанные секунды при пробуждении. Достаточные, впрочем, чтобы вновь неосторожно подать голос или шелохнуться. И всё сначала.
  Всего лишь несколько дней под опекой тщательно и чутко ухаживающей за ним "ведьмы", лекарши, столь несвоевременно пропавшей с территории трактира той судьбоносной ночью. Целая вечность в мучениях. Вечность, которая пропадёт, покинет его утром, как сказал бы какой-нибудь поэт, словно слёзы под дождём.

  И это утро наступило.

  Он был слаб. Очень слаб. Сил едва хватило на то, чтобы разлепить глаза. Самую малость шевельнуть рукой. Вдохнуть чуть глубже. Поморщиться от вспышки боли в груди. Едва повернуть голову. И широко распахнуть глаза, столкнувшись с живым напоминанием о событиях последней до этого пробуждения его ночи.
  Он не сразу узнал её лицо. Почти его не видел ведь и ранее. Тем более не мог знать её фигуру. Но чуял запах, ещё миг назад совершенно ни о чём ему не говоривший. Яблоки. И что-то неуловимое, едва ощутимо щекочущее обоняние. Память, поняв, что бессмысленно пытаться скрыть хоть что-то, услужливо бросила в него ворохом колючих, болезненных воспоминаний. Резкий вдох. Боль. Выдох. Пристальный, изучающий взгляд, обращённый на как раз принявшуюся неспешно одеваться женщину. Кто она? Пленительница? Но зачем? Бессмысленно.
  Мысли были медленными, словно расползающиеся из-под поднятой трухлявой деревяшки слизняки. Улики были налицо, но детектив из Райбарта сейчас был худшим, чем из скеллигского берсеркера. Он блуждал взглядом по комнате. Возвращался к ней. Вдыхал запах яблок и специй. Ловил взглядом её совершенно лишенные стеснения движения, теряя на миг и без того хрупкую связь со своим рассудком. И едва мог двигаться. А двигаться было нужно. Бежать. Спасаться. Хоть куда, хоть как. Новая вспышка боли впрочем охладила пыл Райба. Он вспомнил жуткий удар. Поморщился. Попытался поднять голову, чтобы разглядеть состояние своё. Стиснул зубы. Смог. Удивился, увидев длинные, но явно не столь страшные как поначалу раны. Чистые. Частично стянувшиеся уже.
  Двинул рукой, столкнув случайно на пол оставленный близ неё свёрнутый, грязный компресс. Наконец-то догадался, в чём тут дело. Его вылечили. Но зачем? Чтобы отдать обратно нордлингам? Ответ может дать лишь один человек в этой комнате. Но нет. Не человек. Волколак. Оборотень. Раненная им ранее. А затем превратившаяся в жуткую тварь. И чуть его не убившая.

  Он медленно опустил голову на своё не слишком удобное ложе, силясь прогнать вспышку головной боли. Зажмурился. Затем вновь повернул голову к оборотнице. Он был жив. Она была тут. Значит, могла много раз уже его убить. И как раз заканчивала  надевать штаны. Ох уж эта нордлингская да скеллигская мода.
  Он резко вдохнул, сжав зубы, но не справился с подавлением тихого стона боли. Она смотрела на него. С заметной усмешкой.   Его поймали с поличным. И чёрт с ним с наблюдением. Этот взгляд был точно таким же, как у того оборотня. Даже в человеческой её ипостаси. Правда, чуть менее диким. Скорее... Издевательским.

  Взгляд её он выдержал, не отвернулся. Более того, оскалился, ощущая дрожь верхней губы. Звериный оскал в ответ на совсем не звериное выражение превосходства. Сжал кулаки, ощущая горячую волну адреналина, захлестывающего тело. Резкий, короткий вдох сквозь зубы. Выдох. Нужно вставать, вар Ллойгайр! Давай! Поднимайся! С сломанной ногой и наконечником копья в доспехе под Понтаром смог, сможешь и тут! Addan!
  Скептичный голос оборотницы донёсся до него сквозь пелену нахлынувшего страдания, которым тело пыталось остановить его бессмысленную попытку. Он лишь хрипло зарычал в ответ, напрягаясь изо всех сил. Сгибая руки. Заставляя гнуться спину. Напрягая ноги. Почувствовав на зубах вкус крови из треснувших пересохших губ. Зашипел, когда грудь и живот откликнулись на это движение ощущением разлившегося по ранам жидкого огня. Но всё же смог опереться на локти, жертвуя, вероятно, минимум днём ухода за его ранами. Тонкая, едва народившаяся кожа натянулась до предела, грозя распустить раны вновь. На животе они уже кровоточили. Райбарт же, дрожа после этого ничтожного обычно, но титанического сейчас усилия, наконец-то разжал зубы, пока что ещё находя силы в этом страдании, которое вот-вот его сломает:

  - Cead, Bleidda.

  Он не тратил силы на то, чтобы говорить громко. Выдал эти два слова свистящим шёпотом с короткими выдохами между столь же кратких вдохов. Выдержал ещё несколько секунд, глядя в её бессовестные, волчьи глаза. А она-то что. Сложила руки под грудью, наблюдала за ним. Пускай, видимо, беснуется. Он ведь ничего не мог ей сделать. Даже тогда. А сейчас-то тем более. Он ненавидел её сейчас. Точнее, нет. Ненавидел себя. За то, как в итоге всё завершалось. Но не мог не делиться этой ненавистью с другими. Щедро. Изо всех своих оставшихся сил.
  Райбарт потратил все оставшиеся силы на этот выпад, рухнул обратно на спину, совершенно машинально протянув руку к источнику самой жуткой сейчас боли. Поднял ладонь выше. Увидел на ней кровь. Сжал кулак. Выдохнул, зажмурив глаза, тихо застонав. Всё это было зря. Он - мертвец. Не сейчас, так потом. Его выдадут Редании. Сожгут на костре. Или вздёрнут, как беглеца. И всё из за его же идиотского решения искать помощи у нордлингов. Отчаянного шага, который не мог закончиться ничем, кроме смерти. Была в этом какая-то мерзко-забавная ирония. Но он был ещё жив. И мог двигаться. Но сейчас это не стоило того. Ни оружия, ни сил, чтобы им пользоваться.

  Va faill, var Lloweghaer. Squaess me, me bloede. Он вновь открыл глаза. Перевел взгляд на оборотницу. Уже без этой ненависти, лишь с немым вопросом. "Что теперь?". Она, всё же, была его врачом. Если отбросить остальное. Спокойствие было неестественной, наверное, реакцией сейчас. Но он ничего не мог поделать. Мог лишь выжидать. А потом - попробовать снова. Бежать. Убивать нордлингов. Найти оружие.
  И, если и бить её, то уже наверняка. Отрубить голову. Пусть обращается сколько угодно. И бегает, как курица после точного удара топора. Белое, бескровное волчье мясо. Деликатес, который он подаст к столу своих предков. Хорошее последнее дело. Стоит того.

Addan - "Танцуй"
Cead, Bleidda - "Привет, Волчица"
Va faill - "Прощай"
Squaess me - "Прости меня"
Bloede - "Кровь"

Отредактировано Райбарт вар Ллойгайр (2022-10-30 04:01:44)

Один против всего мира. Заперт в обители жуткой твари. Ранен. Обессилен. Но жив. Просыпавшийся рассудок широкими движениями влажной губки хладнокровия смывал иллюзии с мира, рассеивал и размазывал образы отчаяния и гибели. Сотворённая глупость становилась всё очевиднее. Версии причин происходящего ушли на второй план. Он не знал ничего, что таилось за пределами этой комнаты. Не знал, где он именно. Мог догадываться, что всё в том же трактире, близ которого развернулась недавняя сцена. Но уверенным быть не мог.
  Сколько прошло времени? Неизвестно. Идут ли уже по его душу солдаты Редании? Неизвестно. Кто он здесь, узник или пациент? Первое было несомненно, но на нём не было кандалов. Никто не бросился в помещение, едва заслышав голоса и движения. Волчица была спокойна. Насмешлива, но спокойна. Это её логово, не иначе. Её обитель. Где бы ей ещё переодеваться, жить, существовать. Не вызывая никаких подозрений со стороны окружающих. Затаившись прямо под носом у людей. Людей, которые в последние секунды до беспамятства Райбарта напали на неё. Если он всё ещё был в трактире. Но она всё едино была тут. Скрылась? Или они каким-то невероятным образом знали о её натуре и принимали её?

  Боль сбивала с мыслей, но более не управляла им. Ненависть угасала, уходя глубже. Ему нужно быть хитрее. Нужно быть внимательным, чутким. Прислушиваться. И спрашивать. Даже если в ответ ему и солгут, это будет хоть что-то. Титул его ничего не значил в этих местах. Он был всего лишь беглецом. Никаких ресурсов и никакой помощи кроме той, которую он себе создаст сам. Сама жизнь его зависела от способности выиграть в этой схватке с судьбой. И оружием его должны были стать хитрость, дипломатия и скрытность. И образ нордлинга, который придётся поддерживать, если его ещё не раскусили.
  А значит, не слова больше по-нильфгаардски. И ни единого решения, которое выдавало бы в нём истинную природу. Лишь плащ и кинжал. Будет сложно, но он справится.

  Волчица была рядом. Райб запоздало отвлекся от своих рассуждений, двинулся было прочь, но замер, понимая бессмысленность этого. Он не мог удержать трепета ужаса, охватывающего его при приближении этой женщины. Тело помнило причинённую ею боль, отголоски которой и сейчас терзали его. А в памяти всплывали ужасающие подробности её превращения. Того, как изламывалось, искажалось хрупкое тело, обращаясь огромным волколаком. Как обращались волчьими когтями аккуратные, ухоженные пальцы, сейчас прикоснувшиеся к нему. Она была во власти и наслаждалась этим. А он был буквально никем с её точки зрения. Куском мяса. Это было очевидно. А она лишь подчеркнула этот факт. Кровь на её пальцах. Краткое движение языка, способного обратиться в волчий и вкусившего, наверное, немало крови. И всего лишь ещё несколько капель привычного ей яства на её руке.
  Когда она двинула губами, райб ожидал увидеть, как его кровь распробуют. Ранее же ей этого не удалось. Кроме, разве, той, что осталась на когтях. Но волчица продолжала его, в некоей степени, удивлять. Слегка исказила образ яростной твари, начав говорить. И выразив весьма логичную мысль. Совмещенную с подобием комплимента. И явным же уколом. Сукин сын. Он, Райбарт вар Ллойгайр? Сын Гарродин, леди-маркизы Назаира? Ожог оскорбления был болезненным. Но всё же вспышка гнева была подавлена. Не сейчас. Он ничего не сможет сделать с этим сейчас. Но запомнит. Ситуации меняются. Мир переставляет фигуры на своей доске. Однажды это оскорбление укусит эту вшивую собаку за её гордо распушенный хвост. А пока что пускай лает.

  Он ничего ей не ответил. Это, правда, было красноречивее многих ответов, которые он мог ей дать. Увидел, как она стирает кровь со своей урки. Даже самую малость оскорбился. Не по вкусу ей, видимо, Чёрная кровь. Нордлингка. Воспитаны на помоях и пинках, откуда же им обрести вкус к...
  Ух!
  Он вздрогнул, ощутив новое прикосновение. Остро, незабываемо пахнущая мазь оказалась на его теле. А волчица отвернулась, посвятив себя нанесению лекарства. беспардонно совершенно лишив Райбарта цели для его ворчания и мысленных уколов. Заменив себя-насмешницу на оскорбительно внимательную, аккуратную, даже заботливую врачевательницу. И даже сменила тон на соответствующий, переворачивая тем самым ситуацию с ног на голову. Сделав его, Райбарта, всего лишь злобным... Непокорным, чурт побери, сукиным сыном!
  Стерва.
  Райб скривил лицо в злобную маску отвращения. Затем, наконец-то, выдал выражение попроще. Ощутил лёгкий укол совести, осторожной ввиду всех обстоятельств, но всё же непреклонной. Эта эфемерная сущность указывала сейчас на посвящающую себя его, Райбарта, исцелению нордлингку и неодобрительно цокала не менее эфемерным языком. Ну а что же он мог поделать?! Это враг! Северная волчица, которая убьёт его, наверное, при первой попавшейся возможности. Рисующая его своим врагом нордлингка. Беспардонная северная блядь, которой лишь бы причинить ему побольше страданий! Двулично предаст при первом же удобном случае! Так ведь...
  Так сделал бы Райбарт.
  Совесть победно усмехнулась, копируя недавнюю усмешку его пленительницы. На мелькнувшем в памяти лике Кэйтрайонны эта усмешка казалась даже очаровательной.

  Следующие слова волчицы он слушал уже спокойнее. Держал себя в руках. Одно мягкое, нежное действие не искупало её греха, не делало её менее нордлингкой, менее оборотницей или менее врагом для вар Ллойгайра. Но оно же делало ей честь. Смешивало образ с иногда невыносимыми, но всё же неизменно верными своим идеалам врачевателями Нильфгаарда. С теми, кто не раз выхаживал Райбарта, подчас подвергая его куда более жёсткому остракизму и несносному нравоучительству, чем эти практически нейтральные уколы. И с врачами Элландера, навещавшими изредка Райбарта в его темнице. Единственными истинно верными своему призванию, честными нордлингами, которых он мог бы ныне назвать. Если не считать некоторых представителей благородных родов.
  Кто-то выхаживал его. Как и всякого лежачего больного. Кто-то умывал его. Накладывал повязки. Справлялся с его болью. Подавлял лихорадку, сжигавшую его тело. Кормил его. Немалую часть этого, видимо, приходилось делать её. Даже если то и было лишь исполнением долга, истинно праведному человеку не пристало относиться к этому без благодарности. И уж тем более с агрессией. Она не была врачом, но была ближе к этому званию, чем, наверное, всякий иной человек в округе. Вряд ли иначе он был в её комнате. Он занимал место, отведенное, поди, куда менее чужим, враждебным к ней людям. Возможно даже был, хотя бы по законам профессии, если не на деле, подвержен правилу врачебной тайны. Всё же и он знал о ней вероятнее всего неизвестное иным. А значит, хотя бы ментально, всё же был вооружён.
  В этот момент это острое лезвие смертельно опасной истины нашло свои ножны и упокоилось в них. Хотя бы временно. Она говорила о будущем, словно не собиралась сдать его коу-то. Словно он, в этой бессмысленной ситуации, должен был завершить своё лечение здесь же.

  Райбарт, медленно подняв руку, положил ладонь на запястье волчицы, вздрогнув всё же, ощутив, что она едва не отдернулась. Слегка сжал пальцы, ощущая совсем не звериное, обычное совершенно тепло. Несмотря на пробежавшие по его телу мурашки и острое ощущение опасности, уже куда спокойнее и менее напряжённо посмотрел на неё, ловя вопросительный ответный взгляд. Негромко произнёс:

  - Я, наверное, мог убить тебя.

  Он ощутил, как ускорился его пульс, когда он сказал это. Не то, как нужно было начинать. Но всё же, истина, которую наверное понимала и она. Только что он был подобен злобному, зажатому в угол животному. Его мысли вряд ли было сложно понять. Как и тот логический диссонанс, который правил балом во всей этой ситуацией.

  - Но ты меня лечишь. Твоего врага. Нильфгаардца. Человека.

  Он подходил к вопросу, который сейчас был, наверное, краеугольным. Тем, что определит все его будущее, если он получит на него один из ответов, о которых он сейчас думал. В которых терялся, не зная, чего ему ожидать от будущего. И решил задать его напрямую.

  - Зачем? Ждёшь благодарности? Готовишь к застенкам? Хочешь мести? Скажи сразу...

  Пальцы немного крепче сжались на запястье Ренмиры.

  - Прошу тебя.

"Скажи, что не так
Скажи, кто твой враг
Когда здесь
Ты и я
Мне трудно дышать
Мне проще сбежать
Когда есть
Ты и я"

  Истина или ложь, не важно. Нагая реальность облачалась в приличествующие ей одежды. Здравый смысл и логика отрезвляли, лишали ситуацию излишних смыслов и фактов, созидая при том новые. Уже не столь далёкие от понимания. Более простые. Более приближенные к бытовой реальности. Волчица скидывала шкуру, обращаясь если не человеком, то хотя бы чем-то не столь чуждым и странным. Несомненно, она действовала из своей собственной логики и правды. И несомненно недоговаривала. Вся разница была в том, что теперь ей реальность обрела свои эфемерные границы, понятные и вар Ллойгайру. Несмотря на то, как выражалась и вела себя эта девка, он был ей благодарен и не стремился более рычать в ответ. Она вряд ли напропалую лгала ему сейчас. А значит, этими словами и образами нужно было вооружиться, чтобы выбраться из сложившихся обстоятельств.
  Ей следовало продать его сразу. Сдать в руки Реданской власти. Избавиться от него. Но это уже её ошибка и её грядущая беда. Сентиментальность - слабое, но совсем человеческое оправдание этой недальновидности. О каком бы прошлом она ни говорила, это пока что не было важно. Но это стоило запомнить. Сопоставить с остальными фактами. С её совсем не простой внешностью. Требующей времени и стараний ухоженностью. Явно неплохим знанием языка Нильфгаарда. Познаниями в медицине и, вероятно, некоторых мистических науках. Той же алхимии, судя по лаборатории. Будь ему важно её прошлое, он мог бы исходя из этих крупиц информации найти всё, что только пожелал бы. Когда окажется дома. Или в обители вар Аттре, что куда реальнее.
  Но прошлое её пускай пока что остаётся ей самой. Райбарту было важно иное. Он уже прокатился на спине этой волколачки в реальности. Не лучшее воспоминание. Такое, что лучше бы его не повторять. Но сейчас она сама вручала ему элементы сбруи, которой он сможет, возможно, однажды править ей, точно норовистой лошадкой. Но тут нужно было терпение. А благодаря установившейся атмосфере спокойствия, у него явно было время на это терпение. Нужно потрепать её по холке, провести скребком по шёрстке, хлопнуть по шее. Создать контакт. Держать подальше от копыт и острых зубов.

  - О, да. Дай мне только шанс и я съем всё, что отыщу.

  Он усмехнулся, отчасти создавая образ смиряющегося с судьбой и положением своей человека, а отчасти и искренне. Проснувшийся от упоминания его голод и правда намекал, что было бы не лишним чего-либо отведать. А уходящий наплыв адреналина от весьма напряжённой ранее ситуации оставлял за собой немного совершенно обыденного, бытового веселья. Жизнь обещала продлиться ещё какое-то время. Это того стоило. И, наверное, нужно было пользоваться своими шансами.
  В ответ на предостережение насчёт глупостей и лишних слов он лишь кивнул, выражая согласие с этим совершенно разумным предложением. Сейчас он - нордлинг или хотя бы цинтриец. Можэжет, содденец. Обычный приболевший в пути мужик, которому довелось столкнуться с оборотнем. Натерпеться страху, но всё же дать отчаянный бой. И вот, он наконец-то очнулся. О чём-то пошушукался со своей целительницей. Потому, сменив тон на более простой, бытовой и обыденный, он, либо когда дверь уже была открыта, либо когда его спасительница ещё не успела позвать своих помощников, весьма хорошо копируя говор северян, пробасил хрипловато, с оттенком страдания в голосе. Словно мучали его ещё раны, вкупе с болящим ещё горлом:

  - Милсдарыня! Ты ж имечко-то так и не назвала. Радость ты моя! Скажи, не томи, кого мне деткам-то называть, как батькиного спасителя?

  Взгляд на миг стал теплее. Он говорил точь в точь, как Филипп, сын Якова. Якович, по нордлингским порядкам. Хороший мужик, хоть и нордлинг. Страж его жены, с младенчества её оберегавший. Проведя в частой его компании несколько лет, Райбарт весьма хорошо изучил и его манеру говорить, и сам образ. Разве что Райб добавлял к говору свой лёгкий и неистребимый акцент, который впрочем был типичен для многих тех же цинтрийцев. Выходило в итоге, кажется, весьма недурно. Хоть и было вынужденной мерой. К которой он предпочёл бы никогда более не прибегать.
  Но что же, с волками жить, по волчьи выть.

  Самозванный Филипп Якович был хорошим мужиком. Радостно встретил и вошедших, рассыпаясь извинениями за то, что он, голова стоеросовая, вогнал их в лишения и проблемы, которых его душонка вряд ли стоила. Посетовал, что пузо к хребту липнет. Но пообещал, не стесняясь присутствия женщины в помещении, что вот-вот чуток оклемается и ещё пойдёт. И к нужнику обязательно сам. Да нет, побежит! Что ему так лекарша, роднуля уже считай, сказала. Дескать, раны то - фи, царапины. А если они и кошелёчек его, в реальности разумеется не существующий, выудили с озера, то и заплатит. А иначе, всенепременно, узнает во сколько встало его лечение и привезет деньги самолично сразу, как кобылку свою осмотрит и сам на ногах будет.
  Играть эту роль было просто. Никакой пока что глубины. Никакой конкретики. Образ проработать нужно, но пока что от него вряд ли ждут подробных рассказов. Всего лишь человек, который рад быть живым. У которого семья и простая, но не лишённая множества деталей жизнь, вынудившая его поехать этой дорогой после того, как он к могилам родительским на поклон сходил. И хватит. Пока что не стоит углубляться. Лишь быть простым, радостным и живым.

  И подмечать все детали окружения и новых собеседников. Каждый из них может быть полезен. И к каждому можно найти подход. Примитивные нордлинги станут орудием его же освобождения. И навеки исчезнут из его жизни и памяти.